читать дальшеГитарные переборы отдаются внутри, резонируя с натянутыми подобно струнам нервами, отталкиваются от стен подсознания, эхом звучат в ушах.
Я не верю во всю эту чушь, что весна вдохновляет, наполняет силами и воскрешает…чувства? Что за ерунда.
Запускаю руки в отросшие чёрные волосы, закрываю глаза. Я не признаю того, что купился. На этот гордый взгляд, нахальную, обворожительную улыбку, на этот тон, которым он говорит – настолько уверенный, что даже такие как я начинают верить в свои силы. Дурак.
Передёргивает, дрожь спускается вниз по спине. Я не знаю, сколько сижу вот так – без света, слушая один и тот же трек. А на вечернем небе цвета взбунтовавшегося океана уже начинают проглядывать сверкающие точки…
- Баль? Бальзак!
Ощущение, что меня только что рывком подняли со дна заполненной ванной.
Он смотрит на меня с неподдельным удивлением; почему-то кажется, что в его медовых глазах отражается солнечный свет. Но ведь нет никакого солнца в этой тёмной комнате.
Я медленно начинаю осознавать, что даже не заметил, как Наполеон вошёл в квартиру.
Стоп. Как он открыл…
- Дверь нараспашку, сидишь в темноте…Баль? Эй, ты вообще меня слушаешь?
Конечно, слушаю. Ловлю каждую нотку, интонацию, стараюсь всё сохранить в памяти, ведь скоро ты пойдёшь к себе, и тогда прокручивать в голове твой голос – единственное, что мне останется в этом неприступном замке одиночества, надёжно защищённом тишиной.
- Баль, ты чего? Я что, со стенкой говорю? Хватит пялиться в пространство!
Кажется, я испортил тебе настроение. Поднимаешь мою голову так, чтобы встретиться взглядом и замираешь. Наверное, эта чернота снова сожрала радужку, оставив от тёмно-серых глаз тонкое кольцо, отделяющее её от пожелтевшего глазного яблока.
- У тебя зрачки расширены!
- Всё нормально. Это с рождения.
Голос хриплый, тихий. Даже связки напрячь сил нет.
Чуть сфокусировав зрение, я начинаю различать в его лице…беспокойство?
Нет. За меня? Ха. Я никто для него. Один из нескольких десятков знакомых. Да что вообще может заинтересовать столь популярного, яркого, амбициозного человека в таком, как я?
- Зачем пришёл? – наконец выдавливаю из себя с напусканным равнодушием, и, наверное, только благодаря опущенному взгляду Нап не раскусил меня.
- Тебя три дня не было. Загулял? Колись давай! – твой задорный тон даже чуть оживил меня.
- Нет…я это…болел.
Мысли плавают в вакууме. Наполеон недоверчиво смотрит на меня, и от этого пристального взгляда я невольно утыкаюсь глазами куда-то в пол.
- Ну, как скажешь…а ты не мог бы помочь мне с матаном разобраться? А то я по нулям.
Опять эта ослепительная улыбка, и удар сердца отдаётся о стенку черепа.
- Приходи…
Провожаю тебя до двери и наконец поднимаю взгляд, но тут же сталкиваюсь с твоим и резко поворачиваю голову в сторону.
Поздно. Мельком, но ты заметил. Я сам себя спрашиваю, почему мой взгляд такой затравленный. Можно подумать, что прощаюсь с тобой насовсем.
А ты, наверное, снова недоумённо смотришь, не в силах что-то понять во всём этом нелогичном, несвойственном мне поведении. Я не знаю – ведь сейчас нужно всем видом показать, что ободранные обои на стене куда интереснее того, что написано на твоём лице.
Поворачиваю замок и упираюсь лбом в закрытую дверь, пытаясь сглотнуть тяжёлый ком в горле.
Сейчас я почти ощущаю эту зыбкую грань, эту невидимую линию, отделяющую меня от истерики. Этот человек преодолел все линии обороны, разорвал в клочья всё то, что я называл контролем над своими эмоциями. Ему остался один шаг – и он увидит срыв, оглушительный крах ледяной крепости хладнокровия.
…Всё тот же заезженный трек. Надрывный крик солиста сменяется почти шёпотом, выдавая всё то, что скопилось внутри.
***
Он снова пришёл вечером, через день, а может, через два. С каких-то пор время начало течь отдельно от меня; а может, мне просто стало плевать на него?
За его спиной гитара. А я и не знал, что он играет.
Проходим в комнату, садимся за небольшой стол; я достаю тетрадь по матанализу. Он молча, внимательно слушает мои объяснения, следит за цифрами и переменными, вырисовывающимися под ручкой. Несмотря на то, что этот предмет даётся ему катастрофически плохо, он старательно пытается вникнуть в мои слова.
Странно, но никто ещё так серьёзно и вдумчиво не относился к тому, что я говорю, и от этого где-то глубоко внутри становится тепло, как от маленького пламени свечи… но лишь на несколько секунд. Горечь снова подступает к горлу, вяжет язык, требуя дозу никотина.
- Передай сигареты, пожалуйста.
Забирая пачку, я случайно касаюсь тонкими, замёрзшими пальцами его руки, отчего по ней пробегает едва уловимая дрожь.
Некоторое время он смотрит на меня почти с ужасом.
- У тебя руки, как у трупа.
Зачем ты говоришь так, будто тебе не всё равно?
- Знаю. Не отвлекайся, решай.
Не обращая на мои слова никакого внимания, он расстёгивает толстовку и одним порывистым движением накидывает её на меня. От неожиданности делаю резкий вдох, стараясь успокоить тут же участившийся пульс.
- Не надо.
Голос снова срывается, оставляя глухой хрип.
Пытаюсь скинуть его ярко-рыжую капюшонку, но большие тёплые ладони Напа ложатся на мои костлявые плечи, не давая шевельнуться.
- Ты замёрз.
- Мне и так нормально. Забери.
Всем своим видом пытаюсь сохранить хладнокровие, но унять пульсирующую артерию на шее выше моих сил.
Нап, естественно, ничего не забрав, возвращается к уравнению, а я закуриваю, предварительно выругавшись себе под нос на дрожащие руки.
Он мельком бросает взгляд на лежащий на столе плеер и слегка улыбается одними уголками губ.
- Хочешь, я тебе сыграю?
Не дождавшись моего ответа, Наполеон уже расстёгивает чехол гитары. Проводит пальцами по грифу, и снова обольстительная полуулыбка появляется на его лице.
Пара вступительных аккордов заставляют меня всего передёрнуться и, съёжившись, невольно закутаться в его толстовку. Ещё немного, и в глазах поплывёт всё от этих мучительных, до боли знакомых звуков, ещё немного, и я согнусь пополам прямо здесь, перед ним, но…
Его голос. Никогда бы не подумал, что он может настолько чисто петь.
Мой взгляд снова останавливается на тёмной пустоте небольшой комнаты, я перестаю видеть. Надо признать, играет Наполеон блестяще. Плавные переборы всё ещё звучат в голове, мягкие звуки продолжают литься, хотя он уже отставил гитару в сторону.
В чувство меня приводит хорошая встряска.
- Ну хватит уже, что ты как полумёртвый!
- Это было…неплохо…
Ты стоишь ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, и я мог бы услышать твоё дыхание, но бешеный стук сердца, которое, кажется, вот-вот проломит мне рёбра, заглушает даже собственные мысли.
По тонкому барьеру, отделяющему от тебя все мои чувства, ползёт трещина. Слышится хруст стекла; ты уверенно наступаешь на осколки, со звоном ударяющиеся о землю, оставляя от них лишь сверкающую пыль.
Не говоря ни слова, я поднимаю взгляд. Затравленный, полный отчаяния, безнадёжности. Плевать, теперь уже всё равно. Нет больше сил держать это в себе, да и что я теряю? И пусть он увидит, пусть прочтёт всё то, что так надёжно было скрыто за маской ледяного спокойствия всё это время – меня сейчас разорвёт.
Недоумение на его лице уже через несколько секунд сменяется мягкой полуулыбкой, в его тёплых, медовых глазах отражается что-то… неужели... нет. Понимание?
Одним движением Нап обхватывает мои плечи и прижимает к себе.
Паралич пронзает всё моё тело, зрачки неестественно сужаются. Он выше меня на целую голову, но почему-то эту разницу в росте я заметил только сейчас.
-Ты такой холодный…
От этого шёпота у самого уха внутри всё содрогается, к щекам приливает кровь.
Наверное, нелепо со стороны смотрятся его мощная, высокая фигура и моё дистрофичное, чахоточно-бледное, холодное тельце.
Будто опомнившись, он опускает руки, чуть отстраняясь, но, пересилив оцепенение, я резко хватаю его за рукав кофты.
- Нап…
Хриплый, надрывный шёпот срывается с губ. Опустив голову, делаю шаг вперёд и утыкаюсь лбом в его плечо, крепко зажмурив глаза.
Одной рукой Нап крепко обхватывает меня за талию, убирает отросшую чёлку за ухо другой. Осторожно приподняв подбородок, он едва касается моих губ, но уже через мгновение углубляет поцелуй, запуская пальцы в чёрные отросшие волосы. Затуманенное сознание перестаёт ориентироваться в происходящем, сбившееся дыхание уже не унять, а пылающий на скулах румянец наверняка видно даже сквозь полумрак комнаты. Всего лишь поцелуй – а ноги уже подкашиваются, и я пьянею, будто только что мы выпили бутылку дорогого коньяка на двоих. Но если я и потеряю равновесие сейчас, то вряд ли даже сдвинусь с места – мощной рукой я вплотную прижат к нему.
Я помню его горячее, тяжёлое дыхание, прерываемое моими сдавленными всхлипами; его тёплые, чувственные губы, каждое прикосновение которых вызывало хриплые стоны; его сильные руки, скользившие по каждой выступающей косточке и не выпускавшие из объятий мое болезненно-худое тело всю ночь. Помню пугающее, приглушённое рычание над ухом, и то, как нежно касаясь губами моей щеки, он ловил изредка скатывающиеся по ней слёзы. И как утром, отведя взгляд и чуть понизив голос, он скажет, что боялся сломать мне что-нибудь, не рассчитав свою внушительную силу.
***
Майское солнце заставляет веки разомкнуться, но я останавливаюсь и не открываю глаз. Ведь рядом – пустота, и даже если всё это не было сном, он наверняка уже давно у себя дома.
Неожиданно кто-то собственнически обхватывает мою талию, и, прижав к себе, утыкается носом мне в грудь, прервав мои мрачные размышления. Резкий прилив адреналина заставляет мгновенно открыть глаза…
Его огненно-рыжие, взлохмаченные волосы отливают золотом, будто впитывая солнечный свет. С этого ракурса хорошо видны его светлые пушистые ресницы и неяркие пятнышки веснушек.
Кладу руку на его затылок, медленно поглаживаю, запускаю пальцы в волосы, слегка ероша их. От того, что дыхание щекочет кожу, а может, от этого света и тепла, исходящего от него – я улыбаюсь.
Он задирает голову, весело смотрит в мои глаза и расплывается в ослепительной, широкой улыбке. Чеширский кот.
Будучи уверенным, что он спит, мне остаётся только сконфуженно отвести взгляд, чувствуя, как кровь чуть приливает к щекам.
Осторожное прикосновение в районе солнечного сплетения вынуждает отрывисто глотнуть воздух; ощущаю, как его губы снова растягиваются в довольной, победной улыбке.
- Доброе утро…
Наполеон… ты садист. Потому что в твоём бархатном, чуть осипшем голосе по утрам я теперь нуждаюсь больше, чем в никотине.
тапки принимаются, первый закончееный фик
Бетить помогал Фай.