T7-17 male!Драйзер/male!Бальзак. Драйзер после очередной стычки с Жуком или с кем-либо другим. "Ну и кто после тебя кровь оттирать будет?" Кинк: кровоточащие раны.
Пишет Гость:
03.09.2011 в 21:01
Что поделать, автор любит битых Драйзеров-мужчин.
2580
читать дальшеМаксим почти не имел знакомых, да и если они у него были, ни за что бы на порог не пустил. А жизнь вынуждала и требовала, отчего Макс был постоянно не в духе, мрачнее тучи и язвительнее, чем кто бы то ни было из творческой группы.
Еще с осени группа «Концепция», чья специализация – стрит-рисунки и стрит-реклама - приносила когда-то неплохой доход, распалась: эксцентричный Чарльз вскрыл себе вены, меланхоличный Небоскреб уехал в Москву, а перебегавшие туда-сюда близнецы Зинок не находили времени на новые проекты. Макс, ненавидевший работать в режиме раба и не получать ни черта за это, сделал для себя выводы и снова заперся.
Но он забыл об относительно новеньком – Киперфорсе, или, как называли его очень немногие – Владе. Именно его и пришлось спасать Максу, который готов был скорее добивать слабых и плевать в сторону сильных, чем шевелиться для чужой жизни бесплатно.
Киперфорс был горд, как не был горд ни один аристократ прошлого. Его тонкое самолюбие сочеталось с невероятной силой и неправдоподобной праведностью: он мог сделать все, ради абстрактного добра. И «все» было отнюдь не абстрактным.
Постоянные нечеловеческие нагрузки (три работы, плюс спорт, плюс участие в митингах и маршах несогласных местного захолустья) сделали его лицо меловым по цвету, но кожа была удивительно чистой, а изящные черты делали его живым произведением искусства. Другое дело, что имея буквально художественную красоту, парень совершенно не умел выражать эмоции, так что постоянный его режим – холодное равнодушие – отталкивал от этой красоты людей.
Плюс Влад был высок, темноволос, а темно-карие глаза казались мини-безднами, способными проникать глубоко в суть этого мешка костей и мерзостей, что называется человеком по какой-то вселенской ошибке.
Речь Киперфорса была отрывиста, всегда по делу, предельно вежлива и бесцветна. Казалось, он не собирался никому показывать не то, что тайники своей души, но даже возможности, мечты, знания, лексику – все то, что в ненавязчивой беседе может привлекать. Макс не мог вспомнить ни одного случая, когда Киперфорс что-то рассказывал: он получал задание по расклейке объявлений, нанесению граффити или поработать курьером, что и делал без лишних вопросов.
Влад был единственным, кто не смог бы в принципе войти в их творческий коллектив. Он вообще не смог бы смешаться с толпой, даже если бы очень хотел.
Сам Макс, будучи художником, нередко использовал быстроту действий этого парня, а так же его безотказность. Если ему вдруг взбредало в голову, что нужно поменять толщину у кисточек или засыпать полотно охрой, а иногда даже купить лишний тюбик краски, сугубо потому, что фирма лучше, то Киперфорс мчался в конец города или тратил весь день, чтобы найти нужное Максу.
Возможно, на этой почве Влад находил Макса чем-то близким, поскольку невольно был вынужден окружать его заботой. А Макс – чем-то привычным и нормальным, что так же полезно и хорошо, как новая кисточка, хотя сравнивать человека и инструмент – всегда большая ошибка.
Итак, в тот день Макс пытался сделать набросок автопортрета. Для этого он поставил зеркало на стол и сел к нему боком, перед мольбертом. Солнечный свет был за спиной парня, отчего его золотые волосы касались чем-то неземным, продолжением лучей, вдруг получивших форму.
Макс задумчиво вглядывался в свои черты, прикидывая, какую иллюзию создает свет, и как выгодно он размывает обычные человеческие черты девятнадцатилетнего, немного инфантильного парня, делая их отчасти точеными, как бывает у старинных бронзовых монет. А глаза совершенно преобразились, скорее от того, что тень давала им глубину. Обычно бесцветные ледяные радужки нисколько не были интересными, но теперь в них обозначились жилки, синеватые полутона, так что около зрачка возникла мельчайшая, похожая на калейдоскоп, мозаика сплошь идеальной синевы.
Когда Макс закончил первые контуры головы, обозначив примерно источники света и разместив кое-где тени, задумавшись, что лучше углубить, а что оставить матовым и чистым по оттенку, раздался звонок. Он был настойчивый, неуклюжий, как в любой старой хрущевке, как будто ладонью бьют по кнопке.
Макс поморщился, обращаясь к небесам с проклятием. Скорее всего, соседка, преглупая баба тридцати с лишним лет. Ну, сколько ей еще объяснять, что в квартире Макса сахар не водится? Да и пить такой надо меньше, чтобы на сахар хватало.
Но проклятая интуиция вновь проснулась и пребольно куснула сердце. Иногда такое находило на молодого художника, особенно, когда случались какие-то беды неподалеку. В школе интуиция его всегда спасала от участи мальчика для битья. Со всеми бывшими он так же расставался, почуяв интуицией измену, буквально свежую, только что свершившуюся. Некоторых такая прозорливость пугала. Но больше всех пугала и раздражала Макса, который, будучи скептиком, в астралы и внешние энергии не верил, но объяснить свою догадливость ничем не мог.
Именно она, старый друг и враг, заставила Макса подняться и совершить несвершаемое: открыть, хотя врожденная мизантропия вопила о том, чтобы оставаться на месте и притвориться, что мир извне – мертв.
На пороге был Киперфорс, дрожащий и крайне избитый. Всегда чистые темные волосы теперь скатались и слиплись, а пальцы были перемазаны кровью. Сам гость ничего не соображал. Он тяжело дышал, тратил все силы на то, чтобы оставаться в относительно устойчивом положении.
- Твою мать, - только выругался Макс, инстинктивно отшатнувшись.
- Макс… Я… это… извини… - неразборчиво прохрипел Киперфорс и тут покачнулся. Макс был уверен, что никогда не дойдет до глупости пачкать свежевыстиранный свитер, однако сам не заметил, как перехватил парня, взвалил на себя это тело, позволив Владу опереться. Рука Киперфорса была просто огромной, сборкой сильных мышц и крепких жил, что чувствовалось даже под толстовкой. Нечего и сравнивать с руками художника и бездельника, такими, как у Макса.
И они как-то неуклюже ввалились в квартиру. Напрягая свои хлипкие силы, Макс кое-как помог дотащиться знакомому до студии и кое-как свалил его на диван. Киперфорс простонал сквозь сжатые зубы, на лице его отразилась маска боли, но тут же все исчезло.
Отдышавшись, художник спросил:
- Кто тебя так отхреначил? Кажется, тебя били чем-то твердым, потому что телу совсем хана.
Влад ничего не ответил. Он тяжело дышал, поминутно разлепляя разбитые губы.
- Не хочешь говорить? Да и пошел ты, - беззлобно резюмировал Макс, оглядываясь. Тут же в поле зрения попались затоптанный пол, запачканные кровью двери, а чуть дальше, в коридоре, на обоях красовались кровавые разводы.
- Вот блядь! – с чувством выругался Макс, хватаясь за голову. Ремонт был сделан месяц назад, и вот опять…
- Ну и кто после тебя кровь оттирать будет? – риторично спросил он, но уже спокойно. Хозяин квартиры имел свойство сначала крепко печалиться при жизненной херне, а потом относиться к вещам куда более философски.
-Извини, - еле слышно отозвались с дивана. В этом «извини» было и раскаяние, и обещание все исправить, и страдания человека, который совершенно не надеется ни на чью-то помощь.
- Ладно, забей. Все равно за аптечкой шел, - пожал плечами Максим. Влад не успел схватить убегающее сознание за хвост, так что фраза для него закончилась где-то на слове «равно».
- Что «равнО»? Или «рАвно»? – отстраненно подумал Киперфорс напоследок.
Когда Максим вернулся с бинтами и йодом, чтобы капитально прижечь не столь раны гостя, а сколько его маниакальную тягу защищать все, что обижено, «жертва» была уже без сознания. Взглядом художника хозяин квартиры быстро оценил потери и эстетический вид этих самых потерь. Влад, совершенно беззащитный и какой-то слишком юный, лежал немного нелепо, подняв острый подбородок. Одна рука слабо сжимала рукав разорванного пальто, другая, все еще кровоточа, свисала, почти касаясь разбитыми костяшками пола. Разбитые губы казались сплошной раной с подсохшей корочкой цвета багрянца.
И эти самые губы, ранее тонкие, совершенно выточенные из камня, теперь приобрели чувственность расцветшей розы редкого сорта. Максим с иронией подумал, что такая мелочь уже способна сводить с ума.
Контрасты всегда сводят с ума, заставляя хотеть невозможного, запретного, извращенного. Когда-то молодой художник рассматривал арты одного гуру, который изображал насилие девушек, их унижение, граничащее с наслаждением. Тогда впервые холодный разум Макса был сметен, удушающее возбуждение просто вывернуло его наизнанку.
Он понимал, что увиденное отвратительно, но именно отвратительная кровь растерзанных девственниц заставляла его думать иначе. Первый шок сменился неким союзом с собой. Макс никогда не был поборником морали в отличие от друга, который так соблазнительно истекает кровью прямо у него на диване.
Встрепенувшись, вырвав себя принудительно из этого ада желаний и фантазий, парень все-таки занялся Киперфорсом. Промучившись некоторое время с пальто, художник неожиданно понял, что оно просто расходится у него в руках. Ножницы помогли завершить черное дело – одежда распалась на несколько кусков согласно выкройке. А уж освободить друга от рубашки труда не составило: пара разрезов, немного напрячься, не отвлекаясь на пуговицы. Все равно белая рубашка была безнадежно испорчена.
Тело уже наливалось синими пятнами, местами мелькали тонкие порезы – росчерки ножа. Пальто все-таки было плотным и все-таки помогло отделаться царапинами. Кровь здесь уже остановилась, так что Макс просто обработал их спиртом, а потом прижег.
Рассеченная бровь, разбитый нос и губы заняли минут пять, но эти пять минут были страшным испытанием для Макса. Он никогда не сомневался в своих наклонностях: хорошая «мясистая» девушка, чтобы было куда запустить руку, чтобы волосы были шикарными, а вот ногти покороче.
Но Влад… Влад был чем-то лучше человека, не говоря уже от девушки. Он был так наивен, так чист, что грязь в душе Макса кипела, не находя себе применения. Хотелось испортить этот идеал, нарушить природное произведение искусства.
Сам Киперфорс не знал, куда он попал, к какому страшному и безнравственному, по сути, человеку. Тому, кто не мог заслужить его доверия, кому вообще никто не мог доверять. Он не знал, что пока его тело и разум беззащитны, этот человек может сделать с ним все, что угодно. Связать его так, чтобы веревки удушали, а потом делать все, что придет в голову. От побоев до домогательств.
Макс выдержал, лишь слизнув с запачканных пальцев кровь. Привкус спирта портил все впечатление.
Проведя осторожно по волосам раненного, он с облегчением убедился, что голова цела. Кроме нескольких шишек – ничего. Волосы слиплись от пота и крови, но ни ссадин, ни ран.
Вдруг Влад шумно вздохнул, приходя в себя. Его взгляд был настороженно-тревожным, но все еще несколько неосмысленным. Макс поймал себя на том, что все еще перебирает волосы гостя. Они молчали, глядя друг на друга.
- Пятнадцать минут. Не больше, - зачем-то сообщил молодой художник, заметно нервничая.
- Извини, - зачем-то бросил Киперфорс, пытаясь приподняться.
- Брось это, - сухо и требовательно остановил его Максим, а потом надавил своими точенными пальцами на плечи Влада. В другой ситуации ему бы не удалось и с места сдвинуть парня, но сейчас… Киперфорс послушался и лег обратно, прикрыв глаза.
Его дыхание было хриплым, вырывалось сквозь разбитый рот. То ли страдание, то ли неприязнь, промелькнуло в лице, но тут же исчезли. Макс зачем-то ласково провел рукой по груди, спуская к животу. Жест получился успокаивающим, но Влад вздрогнул. Гладкая кожа под пальцами Макса вздыбилась мурашками.
- Все еще наживаешь себе врагов, как последний тупица? - чтобы оправдать свой жест человечности, Максим заговорил. Внутри него закипал котел отборного яда, и если не позволить ему кого-то отравить, то он отравит себя.
- Тебя избил тот самый шкаф, который от конкурентов? Премерзкий типчик, но да ты хуже. Судя по тебе, он вбивал твою тушку в асфальт. Или разбивал об тебя стулья. Где я угадал? – Макс расплылся в своей мерзкой улыбке, обнажая мелкие ровные зубы.
- Нет, - тихо возразил Киперфорс, вкладывая в одно слово все оправдания и всю историю. Больше он бы не смог сказать.
-Тебя избил ОМОН? Старушка, для которой ты тащил пакеты? Гопники отобрали у тебя деньги? Что ж ты так? Нужно подробнее рисовать картины своего унижения, - расходился тем временем его язвительный друг. Но вдруг Влад прервал его:
- Помолчи. Когда ты молчишь, то лучше всех.
Сказанное было живой усталостью. Выстраданной мыслью, которая давалась Киперфорсу нелегко.
Макс был разозлен. Впервые он действительно хотел узнать, что случилось с человеческим индивидом, впервые ему не было плевать:
- Жаль, что ты жив. Обычно отморозкам твоего типа отвешивают пинки до смерти. Можешь больше не приходить, кстати. Группа разложилась, больше тебе платить не будут.
Боль и удивление. За этот вечер Макс видел больше эмоций Киперфорса, чем за полгода работы.
- А ты? – только и спросил Влад, когда до него дошло, что хотел сказать художник.
- Вы меня, признаться, достали. Истерики, разборки, сама работа. Я рад, что отвязываюсь от вас всех, - с презрением закончил Макс, отворачиваясь.
- Я вижу тебя в последний раз? – бесцветный голос Киперфорса заставил парня вздрогнуть. Что ж, провокация не удалась, бури не будет. Да и чего еще ожидать от человека, который пережил побои и потерю одной из работ? Скорее всего, он уже приговорил себя, а, значит, оспаривать удары судьбы не будет.
Макс почувствовал легкое прикосновение дрожащих пальцев к волосам. Потом его слегка потянули за мелкую короткую прядь на затылке, не больно, но будто с сожалением. Художник с бешенством обернулся, отталкивая руку. Он ненавидел, когда к нему прикасались без разрешения.
Он буквально столкнулся со взглядом внимательных темных глаз. Лицо Киперфорса было слишком близко, но в то же время ненавязчивым. Макс пораженно разбирал каждую отметину на его лице, а потом он увидел, как чуть прикушенная губа товарища закровоточила. Память услужливо показала картину, где эти тонкие губы расцвели благодаря крови. И Макс сорвался.
Зачем он полез целоваться к этому придурку, чья щемящая преданность часто просто раздражала? Зачем он сам потерял всякую волю, ведь не видел, никогда не видел и знака лояльности, а про страсти и симпатию вообще следовало молчать?
Вся бездна извращенных фантазий, сдерживаемых страстей, боготворимого одиночества обрушилась на голову того, кто бы не смог понять его. Киперфорс пораженно застыл, позволяя жадным губам исследовать свое лицо. Но Макс быстро остыл, насытив свое любопытство.
Увидев немой вопрос в глазах Влада, Макс криво усмехнулся:
- Просто забудь. Случается со всяким. Не переспал же и ладно. Или ты гомофоб? Я – гомофоб.
- Тогда я имею право, - бледный, какой-то одеревенелый, Влад медленно расправил плечи. Он был божественно сложен: не слишком мускулист, не слишком истощен, в общем, все в меру. И мышцы красиво напрягались от каждого его движения, как будто иллюстрируя те потоки сил, которые наполняли такого необъяснимого человека, как Влад.
Он неуловимо естественно сцепил руки за спиной Макса, отрезая все пути. Легко поднял, легко приблизил к себе, с наслаждением ощущая чужое тепло. Паника забилась о грудную клетку художника, но уверенные движения подчиняли. Шероховатые пальцы забрались под майку, пересчитали все ребра, огладили бока, действуя расслабляющее. Отвлекаясь на пальцы, Макс не заметил, как его вовлекли в поцелуй, осторожный и немного мокрый. Макс фыркнул, откинувшись на сильные руки, позволяя телу полностью зависеть от объятий другого человека.
Его держали, одновременно ненавязчиво освобождали от сковывающей одежды, а редкие мягкие поцелуи-укусы расцветали на шее и ключицах.
Ласки были скупыми и робкими, что раздражало Макса. Хотелось бури, но над ним дышали, как на ладан. Причем этот случайный Влад был совершенно точно готов к активным действиям, но, судя по всему, не знал, благодаря чему человечество множится со скоростью насекомых.
- Да ты бесполезен, - ехидно усмехнулся художник, дергая спутанную прядь над ухом Киперфорса. Он же, сгорая от стыда, уткнулся ему в плечо.
Устраиваться приходилось самому, а этот титан страдал вместе с ним, наблюдая, как кривится от боли и раздражения Макс, напряженно прислушиваясь, как грязно ругался художник на двух языках.
- Заведи себе, что ли, шлюху. И тренируйся. Денег немного, зато казусов не случается, - наконец, совершенно багровый, с прилипшими к вискам волосами, Макс позволил себя обнять и задать движение.
- Не могу, - шепнул Киперфорс в ухо художника, отчего того как прошило насквозь. Одновременный толчок принес острое удовольствие, так что цепкие пальцы Макса тут же вскрыли небольшую ссадину на спине Влада.
- Да заткнись, - задыхаясь, бросил Макс. Темп нарастал, но чувствовать партнера все еще не удавалось. Казалось, что один Макс извивается от мучительного, крепкого удовольствия, а сам Влад просто глумится над ним.
Но Киперфорс боялся спугнуть того человека, который так много ему дает, который через несколько секунд, а, может, минут, оттолкнет его. Он боялся раздражить его, прервать такой момент, когда желаемый Макс действительно принадлежит ему.
Киперфорс боялся даже дышать. Он боялся наслаждаться.
Макс же, окутанный эйфорией боли и наслаждения, забыл о нем. Вся вселенная благополучно умерла в агонии его наслаждения. Ему было, в сущности, плевать, кто дарит ему это забвение, лекарство от реальности.
Наплевать, что Киперфорс любит его.
URL комментария2580
читать дальшеМаксим почти не имел знакомых, да и если они у него были, ни за что бы на порог не пустил. А жизнь вынуждала и требовала, отчего Макс был постоянно не в духе, мрачнее тучи и язвительнее, чем кто бы то ни было из творческой группы.
Еще с осени группа «Концепция», чья специализация – стрит-рисунки и стрит-реклама - приносила когда-то неплохой доход, распалась: эксцентричный Чарльз вскрыл себе вены, меланхоличный Небоскреб уехал в Москву, а перебегавшие туда-сюда близнецы Зинок не находили времени на новые проекты. Макс, ненавидевший работать в режиме раба и не получать ни черта за это, сделал для себя выводы и снова заперся.
Но он забыл об относительно новеньком – Киперфорсе, или, как называли его очень немногие – Владе. Именно его и пришлось спасать Максу, который готов был скорее добивать слабых и плевать в сторону сильных, чем шевелиться для чужой жизни бесплатно.
Киперфорс был горд, как не был горд ни один аристократ прошлого. Его тонкое самолюбие сочеталось с невероятной силой и неправдоподобной праведностью: он мог сделать все, ради абстрактного добра. И «все» было отнюдь не абстрактным.
Постоянные нечеловеческие нагрузки (три работы, плюс спорт, плюс участие в митингах и маршах несогласных местного захолустья) сделали его лицо меловым по цвету, но кожа была удивительно чистой, а изящные черты делали его живым произведением искусства. Другое дело, что имея буквально художественную красоту, парень совершенно не умел выражать эмоции, так что постоянный его режим – холодное равнодушие – отталкивал от этой красоты людей.
Плюс Влад был высок, темноволос, а темно-карие глаза казались мини-безднами, способными проникать глубоко в суть этого мешка костей и мерзостей, что называется человеком по какой-то вселенской ошибке.
Речь Киперфорса была отрывиста, всегда по делу, предельно вежлива и бесцветна. Казалось, он не собирался никому показывать не то, что тайники своей души, но даже возможности, мечты, знания, лексику – все то, что в ненавязчивой беседе может привлекать. Макс не мог вспомнить ни одного случая, когда Киперфорс что-то рассказывал: он получал задание по расклейке объявлений, нанесению граффити или поработать курьером, что и делал без лишних вопросов.
Влад был единственным, кто не смог бы в принципе войти в их творческий коллектив. Он вообще не смог бы смешаться с толпой, даже если бы очень хотел.
Сам Макс, будучи художником, нередко использовал быстроту действий этого парня, а так же его безотказность. Если ему вдруг взбредало в голову, что нужно поменять толщину у кисточек или засыпать полотно охрой, а иногда даже купить лишний тюбик краски, сугубо потому, что фирма лучше, то Киперфорс мчался в конец города или тратил весь день, чтобы найти нужное Максу.
Возможно, на этой почве Влад находил Макса чем-то близким, поскольку невольно был вынужден окружать его заботой. А Макс – чем-то привычным и нормальным, что так же полезно и хорошо, как новая кисточка, хотя сравнивать человека и инструмент – всегда большая ошибка.
Итак, в тот день Макс пытался сделать набросок автопортрета. Для этого он поставил зеркало на стол и сел к нему боком, перед мольбертом. Солнечный свет был за спиной парня, отчего его золотые волосы касались чем-то неземным, продолжением лучей, вдруг получивших форму.
Макс задумчиво вглядывался в свои черты, прикидывая, какую иллюзию создает свет, и как выгодно он размывает обычные человеческие черты девятнадцатилетнего, немного инфантильного парня, делая их отчасти точеными, как бывает у старинных бронзовых монет. А глаза совершенно преобразились, скорее от того, что тень давала им глубину. Обычно бесцветные ледяные радужки нисколько не были интересными, но теперь в них обозначились жилки, синеватые полутона, так что около зрачка возникла мельчайшая, похожая на калейдоскоп, мозаика сплошь идеальной синевы.
Когда Макс закончил первые контуры головы, обозначив примерно источники света и разместив кое-где тени, задумавшись, что лучше углубить, а что оставить матовым и чистым по оттенку, раздался звонок. Он был настойчивый, неуклюжий, как в любой старой хрущевке, как будто ладонью бьют по кнопке.
Макс поморщился, обращаясь к небесам с проклятием. Скорее всего, соседка, преглупая баба тридцати с лишним лет. Ну, сколько ей еще объяснять, что в квартире Макса сахар не водится? Да и пить такой надо меньше, чтобы на сахар хватало.
Но проклятая интуиция вновь проснулась и пребольно куснула сердце. Иногда такое находило на молодого художника, особенно, когда случались какие-то беды неподалеку. В школе интуиция его всегда спасала от участи мальчика для битья. Со всеми бывшими он так же расставался, почуяв интуицией измену, буквально свежую, только что свершившуюся. Некоторых такая прозорливость пугала. Но больше всех пугала и раздражала Макса, который, будучи скептиком, в астралы и внешние энергии не верил, но объяснить свою догадливость ничем не мог.
Именно она, старый друг и враг, заставила Макса подняться и совершить несвершаемое: открыть, хотя врожденная мизантропия вопила о том, чтобы оставаться на месте и притвориться, что мир извне – мертв.
На пороге был Киперфорс, дрожащий и крайне избитый. Всегда чистые темные волосы теперь скатались и слиплись, а пальцы были перемазаны кровью. Сам гость ничего не соображал. Он тяжело дышал, тратил все силы на то, чтобы оставаться в относительно устойчивом положении.
- Твою мать, - только выругался Макс, инстинктивно отшатнувшись.
- Макс… Я… это… извини… - неразборчиво прохрипел Киперфорс и тут покачнулся. Макс был уверен, что никогда не дойдет до глупости пачкать свежевыстиранный свитер, однако сам не заметил, как перехватил парня, взвалил на себя это тело, позволив Владу опереться. Рука Киперфорса была просто огромной, сборкой сильных мышц и крепких жил, что чувствовалось даже под толстовкой. Нечего и сравнивать с руками художника и бездельника, такими, как у Макса.
И они как-то неуклюже ввалились в квартиру. Напрягая свои хлипкие силы, Макс кое-как помог дотащиться знакомому до студии и кое-как свалил его на диван. Киперфорс простонал сквозь сжатые зубы, на лице его отразилась маска боли, но тут же все исчезло.
Отдышавшись, художник спросил:
- Кто тебя так отхреначил? Кажется, тебя били чем-то твердым, потому что телу совсем хана.
Влад ничего не ответил. Он тяжело дышал, поминутно разлепляя разбитые губы.
- Не хочешь говорить? Да и пошел ты, - беззлобно резюмировал Макс, оглядываясь. Тут же в поле зрения попались затоптанный пол, запачканные кровью двери, а чуть дальше, в коридоре, на обоях красовались кровавые разводы.
- Вот блядь! – с чувством выругался Макс, хватаясь за голову. Ремонт был сделан месяц назад, и вот опять…
- Ну и кто после тебя кровь оттирать будет? – риторично спросил он, но уже спокойно. Хозяин квартиры имел свойство сначала крепко печалиться при жизненной херне, а потом относиться к вещам куда более философски.
-Извини, - еле слышно отозвались с дивана. В этом «извини» было и раскаяние, и обещание все исправить, и страдания человека, который совершенно не надеется ни на чью-то помощь.
- Ладно, забей. Все равно за аптечкой шел, - пожал плечами Максим. Влад не успел схватить убегающее сознание за хвост, так что фраза для него закончилась где-то на слове «равно».
- Что «равнО»? Или «рАвно»? – отстраненно подумал Киперфорс напоследок.
Когда Максим вернулся с бинтами и йодом, чтобы капитально прижечь не столь раны гостя, а сколько его маниакальную тягу защищать все, что обижено, «жертва» была уже без сознания. Взглядом художника хозяин квартиры быстро оценил потери и эстетический вид этих самых потерь. Влад, совершенно беззащитный и какой-то слишком юный, лежал немного нелепо, подняв острый подбородок. Одна рука слабо сжимала рукав разорванного пальто, другая, все еще кровоточа, свисала, почти касаясь разбитыми костяшками пола. Разбитые губы казались сплошной раной с подсохшей корочкой цвета багрянца.
И эти самые губы, ранее тонкие, совершенно выточенные из камня, теперь приобрели чувственность расцветшей розы редкого сорта. Максим с иронией подумал, что такая мелочь уже способна сводить с ума.
Контрасты всегда сводят с ума, заставляя хотеть невозможного, запретного, извращенного. Когда-то молодой художник рассматривал арты одного гуру, который изображал насилие девушек, их унижение, граничащее с наслаждением. Тогда впервые холодный разум Макса был сметен, удушающее возбуждение просто вывернуло его наизнанку.
Он понимал, что увиденное отвратительно, но именно отвратительная кровь растерзанных девственниц заставляла его думать иначе. Первый шок сменился неким союзом с собой. Макс никогда не был поборником морали в отличие от друга, который так соблазнительно истекает кровью прямо у него на диване.
Встрепенувшись, вырвав себя принудительно из этого ада желаний и фантазий, парень все-таки занялся Киперфорсом. Промучившись некоторое время с пальто, художник неожиданно понял, что оно просто расходится у него в руках. Ножницы помогли завершить черное дело – одежда распалась на несколько кусков согласно выкройке. А уж освободить друга от рубашки труда не составило: пара разрезов, немного напрячься, не отвлекаясь на пуговицы. Все равно белая рубашка была безнадежно испорчена.
Тело уже наливалось синими пятнами, местами мелькали тонкие порезы – росчерки ножа. Пальто все-таки было плотным и все-таки помогло отделаться царапинами. Кровь здесь уже остановилась, так что Макс просто обработал их спиртом, а потом прижег.
Рассеченная бровь, разбитый нос и губы заняли минут пять, но эти пять минут были страшным испытанием для Макса. Он никогда не сомневался в своих наклонностях: хорошая «мясистая» девушка, чтобы было куда запустить руку, чтобы волосы были шикарными, а вот ногти покороче.
Но Влад… Влад был чем-то лучше человека, не говоря уже от девушки. Он был так наивен, так чист, что грязь в душе Макса кипела, не находя себе применения. Хотелось испортить этот идеал, нарушить природное произведение искусства.
Сам Киперфорс не знал, куда он попал, к какому страшному и безнравственному, по сути, человеку. Тому, кто не мог заслужить его доверия, кому вообще никто не мог доверять. Он не знал, что пока его тело и разум беззащитны, этот человек может сделать с ним все, что угодно. Связать его так, чтобы веревки удушали, а потом делать все, что придет в голову. От побоев до домогательств.
Макс выдержал, лишь слизнув с запачканных пальцев кровь. Привкус спирта портил все впечатление.
Проведя осторожно по волосам раненного, он с облегчением убедился, что голова цела. Кроме нескольких шишек – ничего. Волосы слиплись от пота и крови, но ни ссадин, ни ран.
Вдруг Влад шумно вздохнул, приходя в себя. Его взгляд был настороженно-тревожным, но все еще несколько неосмысленным. Макс поймал себя на том, что все еще перебирает волосы гостя. Они молчали, глядя друг на друга.
- Пятнадцать минут. Не больше, - зачем-то сообщил молодой художник, заметно нервничая.
- Извини, - зачем-то бросил Киперфорс, пытаясь приподняться.
- Брось это, - сухо и требовательно остановил его Максим, а потом надавил своими точенными пальцами на плечи Влада. В другой ситуации ему бы не удалось и с места сдвинуть парня, но сейчас… Киперфорс послушался и лег обратно, прикрыв глаза.
Его дыхание было хриплым, вырывалось сквозь разбитый рот. То ли страдание, то ли неприязнь, промелькнуло в лице, но тут же исчезли. Макс зачем-то ласково провел рукой по груди, спуская к животу. Жест получился успокаивающим, но Влад вздрогнул. Гладкая кожа под пальцами Макса вздыбилась мурашками.
- Все еще наживаешь себе врагов, как последний тупица? - чтобы оправдать свой жест человечности, Максим заговорил. Внутри него закипал котел отборного яда, и если не позволить ему кого-то отравить, то он отравит себя.
- Тебя избил тот самый шкаф, который от конкурентов? Премерзкий типчик, но да ты хуже. Судя по тебе, он вбивал твою тушку в асфальт. Или разбивал об тебя стулья. Где я угадал? – Макс расплылся в своей мерзкой улыбке, обнажая мелкие ровные зубы.
- Нет, - тихо возразил Киперфорс, вкладывая в одно слово все оправдания и всю историю. Больше он бы не смог сказать.
-Тебя избил ОМОН? Старушка, для которой ты тащил пакеты? Гопники отобрали у тебя деньги? Что ж ты так? Нужно подробнее рисовать картины своего унижения, - расходился тем временем его язвительный друг. Но вдруг Влад прервал его:
- Помолчи. Когда ты молчишь, то лучше всех.
Сказанное было живой усталостью. Выстраданной мыслью, которая давалась Киперфорсу нелегко.
Макс был разозлен. Впервые он действительно хотел узнать, что случилось с человеческим индивидом, впервые ему не было плевать:
- Жаль, что ты жив. Обычно отморозкам твоего типа отвешивают пинки до смерти. Можешь больше не приходить, кстати. Группа разложилась, больше тебе платить не будут.
Боль и удивление. За этот вечер Макс видел больше эмоций Киперфорса, чем за полгода работы.
- А ты? – только и спросил Влад, когда до него дошло, что хотел сказать художник.
- Вы меня, признаться, достали. Истерики, разборки, сама работа. Я рад, что отвязываюсь от вас всех, - с презрением закончил Макс, отворачиваясь.
- Я вижу тебя в последний раз? – бесцветный голос Киперфорса заставил парня вздрогнуть. Что ж, провокация не удалась, бури не будет. Да и чего еще ожидать от человека, который пережил побои и потерю одной из работ? Скорее всего, он уже приговорил себя, а, значит, оспаривать удары судьбы не будет.
Макс почувствовал легкое прикосновение дрожащих пальцев к волосам. Потом его слегка потянули за мелкую короткую прядь на затылке, не больно, но будто с сожалением. Художник с бешенством обернулся, отталкивая руку. Он ненавидел, когда к нему прикасались без разрешения.
Он буквально столкнулся со взглядом внимательных темных глаз. Лицо Киперфорса было слишком близко, но в то же время ненавязчивым. Макс пораженно разбирал каждую отметину на его лице, а потом он увидел, как чуть прикушенная губа товарища закровоточила. Память услужливо показала картину, где эти тонкие губы расцвели благодаря крови. И Макс сорвался.
Зачем он полез целоваться к этому придурку, чья щемящая преданность часто просто раздражала? Зачем он сам потерял всякую волю, ведь не видел, никогда не видел и знака лояльности, а про страсти и симпатию вообще следовало молчать?
Вся бездна извращенных фантазий, сдерживаемых страстей, боготворимого одиночества обрушилась на голову того, кто бы не смог понять его. Киперфорс пораженно застыл, позволяя жадным губам исследовать свое лицо. Но Макс быстро остыл, насытив свое любопытство.
Увидев немой вопрос в глазах Влада, Макс криво усмехнулся:
- Просто забудь. Случается со всяким. Не переспал же и ладно. Или ты гомофоб? Я – гомофоб.
- Тогда я имею право, - бледный, какой-то одеревенелый, Влад медленно расправил плечи. Он был божественно сложен: не слишком мускулист, не слишком истощен, в общем, все в меру. И мышцы красиво напрягались от каждого его движения, как будто иллюстрируя те потоки сил, которые наполняли такого необъяснимого человека, как Влад.
Он неуловимо естественно сцепил руки за спиной Макса, отрезая все пути. Легко поднял, легко приблизил к себе, с наслаждением ощущая чужое тепло. Паника забилась о грудную клетку художника, но уверенные движения подчиняли. Шероховатые пальцы забрались под майку, пересчитали все ребра, огладили бока, действуя расслабляющее. Отвлекаясь на пальцы, Макс не заметил, как его вовлекли в поцелуй, осторожный и немного мокрый. Макс фыркнул, откинувшись на сильные руки, позволяя телу полностью зависеть от объятий другого человека.
Его держали, одновременно ненавязчиво освобождали от сковывающей одежды, а редкие мягкие поцелуи-укусы расцветали на шее и ключицах.
Ласки были скупыми и робкими, что раздражало Макса. Хотелось бури, но над ним дышали, как на ладан. Причем этот случайный Влад был совершенно точно готов к активным действиям, но, судя по всему, не знал, благодаря чему человечество множится со скоростью насекомых.
- Да ты бесполезен, - ехидно усмехнулся художник, дергая спутанную прядь над ухом Киперфорса. Он же, сгорая от стыда, уткнулся ему в плечо.
Устраиваться приходилось самому, а этот титан страдал вместе с ним, наблюдая, как кривится от боли и раздражения Макс, напряженно прислушиваясь, как грязно ругался художник на двух языках.
- Заведи себе, что ли, шлюху. И тренируйся. Денег немного, зато казусов не случается, - наконец, совершенно багровый, с прилипшими к вискам волосами, Макс позволил себя обнять и задать движение.
- Не могу, - шепнул Киперфорс в ухо художника, отчего того как прошило насквозь. Одновременный толчок принес острое удовольствие, так что цепкие пальцы Макса тут же вскрыли небольшую ссадину на спине Влада.
- Да заткнись, - задыхаясь, бросил Макс. Темп нарастал, но чувствовать партнера все еще не удавалось. Казалось, что один Макс извивается от мучительного, крепкого удовольствия, а сам Влад просто глумится над ним.
Но Киперфорс боялся спугнуть того человека, который так много ему дает, который через несколько секунд, а, может, минут, оттолкнет его. Он боялся раздражить его, прервать такой момент, когда желаемый Макс действительно принадлежит ему.
Киперфорс боялся даже дышать. Он боялся наслаждаться.
Макс же, окутанный эйфорией боли и наслаждения, забыл о нем. Вся вселенная благополучно умерла в агонии его наслаждения. Ему было, в сущности, плевать, кто дарит ему это забвение, лекарство от реальности.
Наплевать, что Киперфорс любит его.