передоз Штирами @____@
чёрт. а даже совестно немного, что депрессняк так быстро отвалил. хоть и не до конца, но всё же.

---

15.04.2011 в 21:58

Пишет  Крисания Таринская:

Жизненно

08.04.2011 в 23:49

Пишет  ~Lulamei~:

Название: Обычно
Автор: ~Lulamei~
Бета:  Gella von Hamster
Фандом: соционика
Пейринг: Достоевский/Штирлиц
Рейтинг: G
Саммари: Штирлиц заболел, а Достоевский ухаживает за ним как может. В общем, инфантил и заботливый вынужденно поменялись местами.
_____________________________________________________

Посвящается моей многострадальной бете.
Спасибо, что вообще взялась за это неблагодарное дело. :3


39,2.

Серебристая полоска вспыхивает бликом в cумраке комнаты, отражая те немногие лучи света, которые проникают сквозь неплотно задвинутые шторы.

Достоевский тяжело вздыхает. Полчаса назад он влил в глотку ничего не соображающего от жара Штирлица стакан жаропонижающего и теперь напряженно ждёт каких-либо положительных изменений в состоянии дуала.

Несмотря на врожденную тягу помогать больным и обездоленным, большим опытом лечения Гуманист не обладал. Его самого в детстве лечила мама, в студенческие годы - сосед по комнате, а потом Штирлиц.
Сам Администратор за четыре года их совместного проживания не болел ни разу. Во всяком случае, настолько серьезно, чтобы быть не в состоянии помочь себе самому.

А сейчас лежит на кровати, разметался весь.

Что делать?

Достоевский сидит на краю кровати, обхватив голову руками, и вспоминает, что делает сам Штирлиц, когда лечит его. В памяти всплывают теплые, чуть шероховатые руки, которые всегда знают, как лучше уложить, укрыть, успокоить. Умные и в то же время ласковые руки.
И в глазах, серых, как пасмурное небо, слегка обеспокоенных, сквозит тихая нежность.

Чёрт.

Гуманист сердито мотает головой. Ну почему, почему он не помнит ничего полезного, зато всякая сентиментальная чушь прочно заседает в его памяти? Правду говорил Жуков: ЭИИ - самый бестолковый и бесполезный ТИМ во всем соционе.

Тишину нарушает хрипловатое, прерывистое дыхание больного. Его ресницы дрожат, губы совсем сухие, кажется, ещё чуть-чуть - и треснут, и мелкие бусинки крови выступят.
Непривычно видеть всегда надежного, знающего что и как делать Администратора таким беспомощным и слабым.
Страшно.

А вдруг это серьезно? Вдруг это какая-то новая, смертельно опасная форма гриппа? Вдруг...
Тысячи пугающих мыслей мелькают в голове, тысячи фатальных исходов.

Этик порывисто вскакивает на ноги. Нервно кусает ноготь правого большого пальца.
Так.
Если он сбивает температуру, то нужно укутать Штирлица потеплее.

Первая конкретная мысль. Как спасательный круг для Достоевского, который мигом срывается с места, спотыкаясь по пути к антресолям.
На антресолях лежит старое пуховое одеяло. Легкое, но теплое. Балансируя на цыпочках на табуретке, этик думает, что обычно это его дуал достает вещи с антресолей, верхних полок супермаркета, протирает пыль на буфете.

Достоевский путается, тихо ругается сквозь зубы, пытаясь надеть огромный пододеяльник в одиночку.
Обычно они делают это вместе.
Наконец одеяло готово, и Гуманист неловко, но нежно и аккуратно подтыкает его под бока дуалу, как гусеницу в кокон заворачивает, что одна голова торчит.

Постепенно, но быстро уходит пыл. Что делать дальше - непонятно.
Достоевскому кажется, что он бы сейчас хоть на край света побежал за помощью, если бы знал, что конкретно нужно сделать или найти.

Обычно все дела и мелочи планирует Штирлиц, а Достоевский добросовестно и ответственно выполняет все поручения.

И мысль сама собой возникает.

Всё делает Штирлиц.

Помимо верхних полок, одеяла и лечения.
Помимо планирования отпуска, чтобы найти и забронировать подходящий номер в хорошей гостинице, заказать билеты, предусмотреть наличие в аптечке всех необходимых лекарств.
Помимо ведения домашней бухгалтерии.

А где же он, Достоевский?

Что, если Штирлиц свалился с болезнью из-за него? Администратор никогда себя не жалеет, чуть ли не до смерти загонял себя в своем душном офисе, быт организовывает, а тут ещё и обуза в лице Гуманиста. На шею сел и ножки свесил.
Инфантил.
Почему-то теперь это звучит как обвинение.
Противно и мерзко, как будто о самого себя изгваздался.
И никуда от этого сосущего чувства вины не деться, не к кому побежать за утешением. Желудок сжимает спазм, сознание затапливает безотчетный ужас, ритм сердца отдает глухой пульсацией в висках.




В полумраке комнаты слышны тихие шаги секундной стрелки и дыхание с присвистом.
На лбу Штирлица выступают капельки пота.

Жар пошел на убыль.

@темы: фики

---

засоряю френдленту.

Зачем кричать, когда никто не слышит, о чём мы говорим?
Мне кажется, что мы давно не живы - зажглись и потихоньку догорим...
Когда нас много начинается пожар
И города похожи на крематорий и базар
И все привыкли ничего не замечать...
Когда тебя не слышат, для чего кричать?

Мы можем помолчать,
Мы можем петь.
Стоять или бежать,
Но все равно гореть.
Огромный синий кит
Порвать не может сеть.
Сдаваться или нет,
Но всё равно гореть!

И снова небо замыкает на себя слова и провода
И снова с неба проливаются на нас ответы и вода
И если ты вдруг начал что-то понимать
И от прозрений захотелось заорать
Давай, кричи! Но тебя могут не понять -
Никто из них не хочет ничего менять...

Ты можешь помолчать,
Ты можешь петь.
Стоять или бежать,
Но все равно гореть.
Огромный синий кит
Порвать не может сеть.
Сдаваться или нет,
Но всё равно гореть!

Мы можем помолчать,
Мы можем петь.
Стоять или бежать,
Но все равно гореть.
Гори, но не сжигай,
Иначе скучно жить...
Гори, но не сжигай
Гори, чтобы светить...

---

чёрт, трясёт как после курева в первый раз

---

ну сколько я ещё буду биться головой о стены?...

---

МАЙ, жду тебя, мой ненаглядный >D - тихо шуршащая шифером крыша

---

стырил себе. на память. такой шикарище **

Пишет Гость:

12.04.2011 в 21:53

Как-то оно вообще лево. ООС, фетишизм не расписан, рейтинг условен.
2695

-Весна-
Сколько света было в нем - хватило бы на целую планету. Сколько тепла - растаяли бы льды Антарктиды. В нем была совершенно бесценная весна, прохладная и еще снежная, но уже одуряюще пахнущая капелью.
- Хочешь улететь? - прошептал Джек в солоноватую шею за белым воротником. - Далеко-далеко, дальше твоих ангелов.
Дост поднял усталый взгляд, всмотрелся в стену, мутно улыбнувшись.
- Нет.
- Все твои проблемы останутся здесь, - губы Джека были настойчивы до головокружения. - А ты будешь смотреть на них сверху и смеяться.
- Нет, - проговорил Достоевский, почти не шевеля губами.
- Это только на один раз, - пообещал Джек.
- Один, - повторил Достоевский и поймал голову Джека в свои холодные ладони. - Один.
- И совсем бесплатно, потому что ты мой друг, - улыбнулся он.
Почем сегодня внутренняя весна, знал только Джек. Достоевский растворился в согласии.

-Лето-
Золотой песок его жизни сыпался в нижнюю половину часов. Крупинка за крупинкой, и Джек ждал, когда можно будет разбить стекло и продать золото.
- Давай еще, мне так хорошо, - потолок кружился над Достом низко, вихрился радугой.
- Деньги вперед, - веселился Джек, вытирая с лица Достоевского пот. - Смотри, совсем за бесценок отдаю, по дружбе.
- Тумбочка, - произнес Дост, теряя свет вокруг вещей. - Нижний ящик.
Джек не взял и копейки лишнего.
Гадко пахло, и игла туго входила в тело. И все опять засияло.

-Осень-
Дождь бил в висок молотом. Достоевский плакал на открытом балконе, а ногти сами царапали от сгиба локтя и до запястья.
- Там бегают мышки, - прошептал он, ударившись лбом о плечо закаменевшего Джека. - Царапают.
Мутило, когда Джек касался липких ладоней. Крутило, когда доставал пакетик из внутреннего кармана.
- Белый-белый, - проговорил он, показывая рассыпчатое нутро полиэтилена.
Рвало, когда Дост сжал его запястье и замотал головой, а по подбородку потекла слюна. В предвкушении экстаза Достоевский готов был лизать Джеку ноги.
- Белый-белый-белый, - прошептал Дост. - Я заплачу потом.
И нищенский луч солнца оцарапал искаженное лицо, и Джек зажал себе рот ладонью.
Давно он не был в церкви - иконы его пугали.

-Зима-
По венам его тек растопленный снег. Кровь была чиста и прозрачна.
- Чем будешь платить теперь? - выдавил из себя Джек.
Не мог коснуться белой смертельно руки, только смотрел на россыпь ожогов от иглы.
- Собой, - усмехнулся Дост, сжав кулаки. - Разве я так плох? Не морщись.
Джек поднял усталый взгляд, всмотрелся в стену, мутно улыбнувшись.
- Дай мне свои руки, - попросил он.
Судорожно переплел пальцы, до хруста в тонких костях.
- Где твоя весна? - прошептал он обиженно и жалко.
- Я отдал ее тебе.
И слезы снежинками упали на холодные пальцы.

URL комментария

***
Гость
Предупреждение. Автор загнался и вложил в заявку с эротическим намеком философский смысл.

Был ли он красив? О, да… Джек давно научился видеть скрытую красоту. Достоевский был красив своим внутренним светом, своей порывистостью и добротой, удивительной наивностью и чистотой души. Лондон бы не задумываясь выдрал руки и набил морду тому, кто подсадил это небесное создание на наркоту – бизнес бизнесом, но должно же в этой жизни быть что-то святое.
Этого клиента ему «от чистого сердца» передал один из «коллег», в свою очередь получивший парня от кого-то еще, в их бизнесе предпочитали не называть имена. У Достоевского было мало денег, поэтому остальных дилеров он не сильно интересовал. С чего Джек решил связаться с этим измученным, несчастным, буквально раздетым до нитки существом? Он не знал.
Дост уже продал свою однокомнатную квартиру где-то на окраинах, он был фактически нищим, без денег, жилья… у него не было ничего, кроме странного сияния в глазах, которое Джек не видел ни разу.
- Ты такой добрый, - светло улыбнулся Достоевский, когда Лондон привел его в свою шикарную квартиру в центре.
Парень ошибался. Наркодиллеры не бывают добрыми, наркодиллеры бывают с оригинальным мировоззрением. Джек был редкостным мудаком и прекрасно это осознавал, но он любил красоту и не любил, когда ее портили.
- Ванна там. Пойдем, я покажу тебе твою комнату, потом приведешь себя в порядок. Кстати, кто ты по профессии?
- Я?.. программист, - Дост с интересом оглядывался, кажется, не до конца осознавая, где он, кто он и что вообще происходит.
То, что парень имеет компьютерное образование значительно упрощает задумку Джека. Кривая усмешка пробежала по губам Лондона. Когда-то тот, кто был дороже всего в этом мире, сказал, что такую бессердечную тварь невозможно любить. Но иногда сердце только мешает. Иногда расчет и бессердечие – единственное спасение.

После ванны и в чистой одежде Достоевский казался прекрасным видением. Тонкие кости, изящные запястья, бледная кожа, хрупкая фигура, длинные светлые волосы и удивительные серые глаза. В них был совершенно неземной свет, опошленный наркотическим дурманом. Джек не любил пошлость.
- Пожалуйста, - пролепетало видение, - я…
Лондон молча протянул ему уже наполненный шприц.
- Это все на сегодня. Дома я ничего не храню, это опасно, завтра съезжу, привезу еще.
Он видел, как прекрасный взгляд заполняется маниакальным желанием, видел, как подрагивают тянущиеся к шприцу руки, как судорожно дрожат пальцы, закатывающие рукав. Видел алые точки и синяки на белой коже, видел, как входит в вену игла и свет в глазах парня окончательно сменяется дурманом, как расплываются в идиотской улыбке тонкие губы…
Главное правило жизни Джека – не навреди себе. Видимо, в жизни Доста его не существует, как жаль.
Достоевский откидывается назад, что-то неразборчиво лепечет и Лондон не выдерживает, касается губами исколотых вен. Наркота туманит парню мозг, он неосознанно тянется к Джеку, но тот быстро отходит. Еще одно правило – не спи с тем, кто не отвечает за себя. Дост непременно будет его, но не в таком состоянии.

За следующую неделю Джек много узнает о своем новом «приобретении». И чем больше он узнает, тем сильнее хочется увидеться с тем, кто впервые дал этому несчастному дурь. Когда Достоевский адекватен, он становится приятным вежливым собеседником. Скромный мальчик из хорошей семьи, чистый ангел, чья линия жизни была ювелирно изрезана каким-то мудаком. Благодаря этому исковерканному существу Лондон познал новое для себя чувство – жалость.
О, нет, он не благотворительная организация. Он делает это исключительно для себя.

- Послушай, говорит Джек однажды вечером, - ты живешь в моем доме, на мои деньги… Чем будешь расплачиваться за это?
Дост смотрит на него так удивленно, будто с него потребовал плату ангел. Но Лондон – не ангел и он подсказывает решение, прикасаясь губами к тонким бледным пальцам. Парню страшно, он никогда не думал о возможности подобных отношений с мужчиной, но Джек специально не дал ему наркоты. Достоевскому нужен стимул для согласия? У него он есть.

В первый раз это медленно и нежно. Доста трясет то ли от страха, то ли от приближающейся ломки, но он все еще понимает, что происходит, и Лондону этого достаточно… на этот раз. Он внимателен и чуток, он ласкает языком выступающие косточки ключиц, проводит кончиками пальцев по линии плеч, целует ласково и тягуче. У Джека богатый опыт, он умеет доставлять наслаждение, хотя, конечно, до наркотика ему далеко. Он наслаждается сам – каждым прикосновением к тонкой гладкой коже. Под его руками изгибается неумелое стройное тело, с искусанных губ срываются вздохи и всхлипы, в серых глазах страх, дурман и какое-то странное доверие. Глупый, глупый мальчишка…
Это долго – успокоить парня, растянуть неподатливые мышцы, позаботиться о том, чтобы не причинить сильной боли. Но Лондон сегодня терпелив, терпелив, внимателен и чуток, потому что это – основа его плана, а он никогда не ошибается, добиваясь желаемого. И Достоевский всхлипывает и стонет от ласк умелых рук и губ, отдавая свое тело тому, от которого надо держаться подальше.
Потом Джек собственноручно вгоняет иглу в подставленную вену и уходит в душ, чтобы не видеть то, во что превратит его нового любовника наркотик.

Еще недели Достоевскому достаточно, чтобы привыкнуть к Лондону, его требовательности и раскованности. Привыкнуть…и влюбиться. Впервые услышав сонное «люблю», Джек задумывается, а не ошибся ли он в своих расчетах, но потом отбрасывает эту мысль.
Сначала ему хочется шутить на тему, что Дост любит больше – его или приносимую им наркоту? Но одного оскорбленного взгляда становится достаточно, чтобы понять ответ. Пока парень адекватен, он удивительно ласков и мил, вся время тянется за прикосновениями, солнечно улыбается, рассказывает о своей жизни так честно и искренне, что это даже подкупает. Джек приносит наркоту. Джек целует тонкие исколотые руки. Джек все еще достаточно хорошо себя контролирует.
А Достоевский рассуждает об их Рае и любви, о том, как он благодарен судьбе за встречу с Лондоном, строит какие-то планы.

А еще был секс. Много чувственного, страстного секса. Джек отучил любовника смущаться раскованных ласк, поз, пошлостей. Научил наслаждаться, отдаваться, возвращать удовольствие. Дост был хорошим и внимательным учеником, послушно изгибаясь в отражениях зеркал, на столе, упираясь руками в оконное стекло во всю стену, закидывая ноги Лондону на плечи.

- Я нашел тебе работу. Надо написать пару программ для одной конторы.
Достоевский стоит в дверях в его рубашке, смотрит удивленно, непонимающе, а потом зовуще улыбается и спрашивает:
- А может… я и дальше буду платить собой?...
Это бы могло сработать, если бы Джек не привык думать только и исключительно головой.
- Нет, милый…
Чистота и наивность, ни капли порока, только наркотический дурман пятнает ангельское совершенство. Лондон, конечно, возьмет, что ему предлагают, но и желаемого добьется.
Следующие дни Дост вспоминает забытые было навыки, склонившись над нетбуком. А еще у парня болит голова, ему кажется, что заветный укол уже не дарит такого счастья, как раньше.
На заработанные деньги Джек покупает вино и устраивает небольшое представление.

- Это такая игра, милый, - шепчет Джек и крепко привязывает запястья Доста к спинке кровати. Тот улыбается, он пьян и влюблен, а еще он бесконечно верит своему спасителю.
В эту ночь Лондону особенно удается роль великолепного любовника и мечущееся на постели тело под ним раз за разом накрывает оргазм. Измотанный и счастливый, Достоевский засыпает, а Джек так и не удосуживается развязать путы.
- Знаешь, в чем главная проблема? – задумчиво спрашивает он у спящего, - наш рай… его не существует.

А потом Досту кажется, что он попал в ад. Его ангел оборачивается мучителем, руки по-прежнему крепко зафиксированы, наркотика нет, а вместо него любимый раз за разом вводит в вены какую-то дрянь, от которой его выворачивает наизнанку. Он орет, срывая голос, умоляет, просит, обещает все, что угодно за дозу. А Джек спокойно вкалывает мечущемуся в ломке наркоману детоксикаторы и иногда целует тонкие исколотые руки. Он не может избавиться от этой картины – сгиб локтя, болезненно-белая кожа, россыпь темных точек.
- Чудовище! Бессердечное чудовище! – кричит Достоевский.
- Меня так называли, - соглашается Лондон, но его не слышат.

URL
Написать у себя
2011-04-13 в 21:14
Гость
- Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
- Ты слишком красив, чтобы быть так безобразно опошленным. Я не развяжу веревок, я не дам дозы. Ты должен преодолеть эту слабость.

- Прошу, я люблю тебя, я так люблю тебя… и ты меня тоже, прошу…
- Нет.

- Знаешь, - говорил Джек бессознательному телу, - в нашем мире столько мерзости, что иногда никакой веры не хватает. Я такая сволочь… я продаю наркотики, я делаю деньги на чужой боли и осколках чужих жизней. И мне не жаль их – они глупы, слабы и ничтожны. Они не представляют из себя ничего, они ничего не стоят, они – всего лишь грязь. Но есть такие как ты. Вы самим своим существованием даете веру в то, что можно иначе. Что не все люди – разменные карты в играх с жизнью и удачей. От вас не требуется ничего, просто жить... жить и светить.
Джек не мог его любить. Но он мог любить его красоту.

- За что? – прошептал Дост.
Увидев разум в серых глазах, Джек все же ответил.
- Ты убиваешь себя. Я не хочу этого.
- Я.. я понял. Моя любовь к тебе сильнее этой зависимости…

Самое забавное, что это оказалось действительно так. Конечно, особой силы воли у Достоевского не было, но он, по крайней мере, не мешал возвращать ему рассудок.
- Я… я люблю тебя, - толи шептал, толи хныкал Дост в очередном полубреду.
- Я хочу видеть тебя адекватным, - отвечал Джек, проводя пальцами по следам уколов, будто желая их стереть.

Он его вытащил. За шкирку выдернул из наполненной дурью бездны. Нашел работу, научил зарабатывать деньги, вбил в голову простейшие основы выживания. Не вредить себе. Не поддаваться слабостям. Избегать соблазнов. Не верить незнакомцам. Быть самостоятельным. Любить и ценить себя. Не сдаваться.
Как скульптор, заново вылепливал совершенство, точнее, помогал Досту восстановить себя прежнего. На это ушел год.

- Думаю, ты уже достаточно самостоятелен, - задумчиво пробормотал Джек, потягивая вино.
- Для чего? – копавшийся во внутренностях компа Достоевский настороженно взглянул на любовника.
- Для того, чтобы я мог тебя со спокойной совестью отпустить и заняться своей жизнью.
Дост не поверил. Подошел, посмотрел в родные, любимые, совершенно спокойные глаза… и закрыл лицо руками.
- Почему?..
- Потому что в тебе есть то, чего нет, не было и не будет во мне. Я не мог тебе позволить угробить такую красоту.
- А любовь?
- А любовь бывает разная.
- Ты же умеешь любить, я знаю… я верю!
- Возможно.
Достоевский опустился в кресло, будто его разом покинули все силы.
- Только пожалуйста, не повторяй прежних ошибок. Мне будет досадно, если окажется, что те силы, которые я в тебя вложил, не окупятся.
- Кто тебя научил так разговаривать, а? – внезапно спросил Дост.
- Как – так?
- Как скотина! Ты же сейчас хотел сказать, что ты ко мне привязался и не желаешь, чтобы я снова скатился вниз, не желаешь, чтобы мне было плохо.
- А я это и сказал.
- Ошибаешься. Ладно, я все понял… Я уйду завтра.
- Можешь задержаться настолько, насколько нужно, чтобы подобрать квартиру и решить прочие вопросы. Я буду не против тебя видеть.
- Не сомневаюсь. Но я уйду завтра, - упрямо повторил Дост и вышел.

Лондон стоял, прислонившись лбом к окну, и смотрел на отъезжающее такси. Он помнил, что сказал, уходя, Драй. Такие ублюдки, как Джек, не способны сделать этот мир лучше. Своими руками – возможно и нет, а вот чужими – запросто.

@темы: фики

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Кажется, впервые за столько времени послали не меня, а послал я.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

урод. шрамастый, с дёргающимся веком, обчёсанными корками, больной психикой и пустым пространством внутри черепа. плюс ко всему ещё и приставучая зараза, надоедливая дрянь, по совместительству заменяющая стервозную совесть у тех, кто накачал сею морфием и радуется жизни.

@темы: no solution

---

засрал таки френдленту хд

@темы: арты

---

- что за дурацкий язык?! почему написана "а", а читается "э" ??!! почему "р" не произносится? моя логика это не воспринимает!!!

и это я задрю на соционику? а?? Жууук??
логик негодуэ

---

нет, она ЖУК. потому что волевая сенсорика. очевидная.

ВС

Способность концентрировать внимание на предметах, легко схватывая их внешние качества и отмечая детали.
Восприятие внешних форм, оценка эстетики объекта и наслаждение его красотой.
Умение искать и ставить цели в отношении объектов.
Манипуляция объектами, управление ими посредством силового (иногда физического) давления. Проявление агрессивности.
Ощущение власти над объектами, умение подчинить их своим целям.
Состояние мобилизованности, умение мобилизовать других людей, сила воли.
Физическая сила, активность, настойчивость и упорство в преодолении препятствий, иногда упрямство.[/MORE]

---

кажется, очередная паранойя.

---

[1:42:22] Alfred.: я спать пошел xD4
[1:42:30] Alfred.: сладких.

— в лесу сдох мамонт. Фай ушёл раньше меня О______О

---

Таки не удержался и стырил

Пишет Гость:

31.03.2011 в 15:10

989 слов. Автор идиот очень извиняется, потому что получилось нечто психоделичное. А и ну да, я не слишком давно увлекаюсь соционикой, чтобы все было особенно вхарактерно.

*____*

Больно.
Больно – смотреть, думать, разговаривать, вспоминать.
Больно – смотреть на слишком тонкие запястья, смотреть в слишком тусклые глаза, больно бороться с невыносимым, мучительным, разъедающим желанием вот прямо сейчас, прямо здесь намотать на руку длинные волосы, и вот в прямом смысле, без всякой вежливости и романтики отыметь.
Желание странное, иррациональное и неправильное, у него, Жукова, к Достоевского должна быть ненависть, презрение и раздражение. То есть они и есть на самом деле, полный комплект, но вместе с этим невыносимым желанием…
Жуков хорошо себя контролирует, слишком хорошо, и это слава богу. Жуков слишком редко видит Достоевского – только когда Есенина с репетиций забирает, но одной этой короткой встречи достаточно, чтобы превратить его ум в бестолковый клубок змей. Вот как сегодня, например.
Достоевский ходит по сцене взад-вперед, что-то в сценарии исправляя, изредка покусывая кончик карандаша – господи, знает ли он, как пошло это на самом деле выглядит? Гулко стучат каблуки, мягко струится бархат черного камзола, и цветы эти искусственные, дурацкие серые розы, едва-едва в волосах держатся. Колышутся полупрозрачные кружева, шуршит карандаш по бумаге.
Невыносимо.

Отвратительное, глупое чувство сжигает изнутри, больно ноет где-то в горле.
Жуткий коктейль из страха, страсти и ненависти. Это мазохизм чистый воды. Достоевский, кажется, теперь понимает виктимов – в подобном мучительном чувстве есть своего рода наслаждение.
Проблема в том, что он – инфантил, и не сможет этой безотчетной страсти понять. И вряд ли захочет. И даже был бы рад от этого избавиться.
Когда рядом Жуков, безотчетная опасность кружит голову, а привычный мир и порядок в голове переворачивается с ног на голову. Гипертрофированные, исковерканные эмоции захлестывают Достоевского, и от этого трудно дышать.
Он привычно кривит губы. Сегодня скрывать эмоции особенно сложно, но на все случаи у него одна и та же маска.
Вежливая улыбка.

- Прости, но ты приехал слишком рано. Тебе придется ждать еще как минимум полчаса. – Жукову показалось, или он действительно различил тень насмешки в бесстрастном голосе? Да ну, мерещится.
- Я подожду. Или сам заберу его через пятнадцать минут, я знаю, где у вас гримерка.
Жуков спокойно смотрит прямо в темно-зеленые глаза, – Достоевский на сцене не выдерживает, отводит взгляд. Ему никогда не удавалось долго смотреть в глаза собеседнику.
- Я не думаю, что он успеет переодеться к этому времени.
- При определенном давлении он сможет переодеться за пять минут.
- Есенин же не пожарник. Это довольно грубо с твоей стороны – явиться на полчаса раньше и при этом давить на человека. Более того – на своего же дуала, такого…
Достоевский закусывает губу – а вот сейчас будет конфликт. Точнее, пока нет даже намека на конфликт, но он обязательно будет, кто-то, а уж Достоевский никогда не ошибается в таких вещах.
Электричество в воздухе слабо потрескивает. Сухой, неприятный звук.
Жуков только открывает рот, чтобы ответить – Достоевского уже нет на сцене. Раз-два-три-четыре: стучат каблуки по лесенке, по паркету стучат, шуршит бархат.
Уйти от ответа – слишком легко.
Жуков незаметно ухмыляется: думаешь, все так просто, глупый инфантил?

В коридоре Достоевский зажимает себе рот, чтобы не засмеяться истерически.
Жуков? Конфликт? Исковерканные эмоции? Да вы что. Минутное напряжение, намек на конфликт – и все, и расклеился, и потерял нить собственных мыслей. Стыдись и кайся, как ты мог, а вроде бы взрослый самостоятельный человек, у тебя вообще должна белая логика, чуть что, работать. Рассказать кому – не поверят.
Стучат, стучат отвратительные каблуки, господи, это последняя неоклассическая опера, в которой он играет. Кружева, розы в волосах, бархат и гробы – это, конечно, эффектно смотрится, но абсолютно бесполезно. Вот и Жуков сказал…
Достоевский останавливается перед окном, тяжело опирается руками на широкий подоконник. Господи, сам себе отвратителен, да неужто один вид Жукова так выводит из себя? Один взгляд, ничего не значащий разговор – так уже думать невозможно. Конфликт-конфликт-конфликт, Жуков-Жуков-Жуков, да что это за напасть такая?!
Становится трудно дышать, черт, ему ведь нельзя волноваться. Точнее, можно, но не сильно, а сегодня… сегодня что-то слишком сильно, и волнуешься не от того, что Жуков… что за глупая ситуация, волноваться от того, что слишком волнуешься из-за таких пустяковых ситуаций!
Не волнуйся. Ты же рационал.
Голова кружится.
Прекрати.
Дышать трудно.
Это глупо. Врач сказал тебе не волноваться.
- Плоховато выглядишь. С тобой все в порядке?
А вот и Жуков. Сегодняшний день определенно не задался.
«Было бы в порядке, если б ты не пришел».
- Да, спасибо, - Достоевский осторожно проводит рукой по глазам – вроде бы видит нормально.
Возможно, это «Да» прозвучало как «Нет, но не твое дело!» - Достоевский не знает. Ему как-то трудно одновременно думать об интонациях и успокаиваться.
- Точно все в порядке?
- Да… нет. Не знаю. То есть уже да.
- Может, попробуешь ответить по существу?
Ах, черт, это знакомое давление, одной интонации достаточно, чтобы мурашки по телу побежали.
- Прости. Да, все в порядке. Ничего особенного. Иногда случается. Да.
Достоевский судорожно вздыхает, воздухом давясь. В полутемном коридоре, звенящим эхом отвечающем на каждую реплику, Жуков несколько смахивает на мифического Минотавра. Это была абсолютно инертная мысль, которой Гамлету было бы достаточно для того, чтобы кардинально поменять сценарий. Боже, почему он не Гамлет, сейчас бы сделал одухотворенное лицо и убежал бы в зал… господи, что за левые мысли…
Достоевский опирается на стену, - так, как бы сейчас добраться до гримерки? В гримерке сумка, а в сумке мятные леденцы. А мятные леденцы – это прекрасно, потому что…
- Может, тебе помочь?
- Спасибо, не надо. Со мной все в порядке.
В этом «все в порядке» Жуков ясно слышит «Сколько раз я должен это повторить?».
Интересно, сам Достоевский знает, что сейчас выглядит как образец виктимности? Начиная с приоткрытых губ и заканчивая шнуровкой на воротнике, белеющих в осенней полутьме запястий и сбитого дыхания – почему все это выглядит как умелая провокация?!
Достоевский неловко встает, опасно покачиваясь на каблуках. Проходит мимо Жукова, нечаянно задев кружевным рукавом – от этого простого, человеческого движения в глазах темнеет.
Вот сейчас, черт возьми, только валить и трахать этих инфантилов. Без всякой любви, просто…
- Достоевский?
Инфантил оборачивается, смотрит немного затравленно:
- Да?
- Жуков! - Есенин весело выбегает из зала – уже полностью переодетый, смывший с себя всю эту тушь-помаду-румяна. – Все, поехали домой! Просто, что так долго, просто…
Достоевский вздыхает облегченно. Спасибо, Есенин, что появился в такой подходящий момент.
Жуков только ухмыляется. Сегодня ты убежал, Достоевский.

URL комментария

@темы: фики

---

такое няшное *О*

Пишет Гость:

31.03.2011 в 19:53

527. Наверное, заказчик хотел что-то другое... А еще тут без бонуса Т_Т



- Ой, ой, ой! Подожди! - Бежал за своим шариком Дост, случайно отпустив его.
Гексли его быстро обогнал, поймал шарик и побежал дальше, заставляя Досю бежать за собой, с воплями: "Отдай!".
- Скажешь, что загадал - отдам, - блеснул широкой улыбкой Гексли.
- Если скажу - желание не сбудется...
- Да ладно тебе, кроме меня никто не узнает... - Он уже хотел было наклониться ближе к Досту, чтобы услышать его желание, как "жестоко" стал получать одуванчиком по голове.
- Мне тоже, между прочим, интересно! - Возмутился Есь, продолжая бить цветком парня.
- Я вообще никому ничего не ска...
- А я загадал полет в космос. - раздался ровный голос Дюмы.
Ти-ши-на.. Все замерли, в упор смотря на него..
- Космос? - переспросил Дост.
- Космос? - переспросил Есь.
- Космос? - переспросил Гек, передразнив своих друзей.
- Космос. - довольно кивнул Дюма.
- Да ну тебя.. - фыркнул недовольно Есь, выкинув одуванчик и обняв большой голубой шарик.
- А у тебя, прямо-таки, желание лучше. Котята, собачки, конфеты?
- С конфетами к Геку, - Есенин немного обиделся. Не загадывал он никаких котят! Ну и что, что они такие милые, пушистые и вообще самые-самые лучшие существа в мире...
- Да, да, да, - тут же поддержал вышеупомянутый Гексли, - с конфетами ко мне!
- Молчи! - Есь "вспыхнул" и наступил Геку на ногу, больно-больно так! Из-за этого бедный мальчик отпустил шарик и быстрый порыв ветра унес его в небо...
- Ну вот! Противный Есь! - Этот самый "бедный мальчик" накинулся, теперь уже на, "бедного Еся", отбирая у него воздушный шар, который в итоге лопнул.
И снова ти-ши-на.
- Не подходи ко мне! Я с тобой больше не разговариваю! - Есечка психанул и побежал куда-то, а Гек почувствовал себя виноватым, сел на травку и обнял свои ноги.
Потом Дост и Дюма отпустили свои шарики и сели к Геку, пытаясь пожалеть..
- Да ладно, не расстраивайся... Потом помиритесь..
- Ну точно! Я ему больше никогда-никогда не позвоню!
- Да куда ты денешься, - махнул рукой Дост и Дюма закивал, будто подтверждая.
Спустя пару минут, Гексли прервал снова появившуюся тишину:
- А вот правда... Что вы загадали? - он поднял задумчивый взгляд в небо, смотря на удаляющиеся яркие пятнышки.
- Космос.
- Какой, блин космос?! - тут же возмутился, вроде бы, успокоившийся Гек.
- А чем тебе космос не угодил?
- Лучше бы книгу рецептов загадал.
А ведь правда Дюма заказал себе эту книгу. Он увидел ее вчера в интернет-магазине. "10000 рецептов". О такой, действительно, можно только мечтать.
- Если тебе не нравится мое желание, назови свое.
- Провести вечер с Габом...
- Ты и так проводишь с ним вечера, если уж не целые дни.
- Если уж не целые сутки, - вставил свое слово Дост.
- Необычный вечер.
И тут раздалось дружное: "Оооо". Сто пудов Гек загадал что-то офигительно пошлое.
- Что ооо? Вот ты, Дост. Назови-ка свое.
- Я ничего не загадал.
- Что, прям вообще ничего?
- Прям вообще ничего.
- Почему?! - хором спросили Гексли и Дюма.
- А у меня все есть. - Дост чуть улыбнулся, поднял голову в небо, пытаясь найти свой шарик, в котором лежала записка с надписью - "Пусть все у всех будет хорошо".

URL комментария

@темы: фики

---

ты как глоток спасительного прохладного воздуха в летний зной; но стоит тебе исчезнуть, как жара вокруг становится вдвое невыносимее.

@темы: no solution

---

И будет как всегда
Смех и пустота
Виски как вода
Как всегда . (с)

@музыка: Анималы

@настроение: frustration?